ВРЕМЯ ПРЕЗРЕНИЯ
С Адамом Даниэлем Ротфельдом беседует монах-доминиканец Павел Козацкий
Пострадавшие и жертвы не нуждаются в подведении итогов. Нуждается в этом общество Украины. Если преступление не будет названо, оценено, осуждено и подытожено, то оно будет отягощать историю народа и совесть будущих поколений.
— Мы собираемся беседовать о Волыни, но ведь это не единственное место, где в один прекрасный день соседи, принадлежащие к разным народам, начинали убивать один другого. Бывали случаи резни на Балканах. Была Руанда. Можно ли найти общий знаменатель для таких событий?
— «Анна Каренина» Льва Толстого начинается знаменитой фразой о том, что все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Упомянутые вами конфликты были очень разными, у каждого из них иная история. Столетиями народы жили бок о бок в согласии, но в какой-то момент начали разгораться конфликты. Что их вызвало?
3 декабря 1999 г. меня на частной аудиенции принял Иоанн Павел II. В конце разговора Папа спросил, как, на мой взгляд, можно объяснить извержение конфликтов в мире. Я ответил, что дело доходит до них в моменты отчаяния, когда враждующие общества считают, что исчерпали возможности победить в споре или же защитить свои обоснованные интересы. В свою очередь, благосостояние и комфорт смягчают напряженность. К примеру, в Бельгии конфликт между фламандцами и валлонами продолжается испокон веков, но никогда не принимал вооруженной формы. Слишком многое рисковали утратить эти народы. В бывшей Югославии народы жили в бедности — и в результате им почти нечего было терять. Дело там дошло до войны. Папа задумался и сказал тихим голосом: «Вы правы, но ведь раньше эти народы жили в несравненно большей нищете, однако до конфликтов у них не доходило». Ему хотелось, наверно, донести до меня ту мысль, что в человеческой природе присутствует некий потенциал зла, который в определенных условиях может активизироваться. Культура, традиция, религия, воспитание позволяют овладевать эмоциями и не допускают того, чтобы плохая сторона человеческой души взяла верх. Случаются, однако, ситуации, в которых эта темная, мрачная грань человеческой натуры ускользает из-под контроля.
— Что высвободило этот потенциал зла на Волыни?
— Преступление на восточных кресах — а оно имело место не только на Волыни, но и в Восточной Галиции — стало, как мне думается, реакцией на длившееся много поколений унижение украинцев. Поругание достоинства пробуждает дурные эмоции и пролагает путь жажде мщения, которая в определенных обстоятельствах находит для себя выход. Жертвами этой реакции были десятки тысяч безвинно убитых. К физической ликвидации оказалось приговоренным в сущности всё польское население, проживавшее на тех территориях. Это было нечто невообразимое, потому что вдруг, прямо-таки с вечера на утро, соседи становились преступниками. Члены семей делались врагами.
— Вы можете сформулировать, кто конкретно несет ответственность за разжигание этого ада? В Польше чаще всего указывают на украинского националиста Степана Бандеру, а тех, кто совершали преступления, называют «бандеровцами».
— Это не так. В 1943 г. Бандера уже несколько лет сидел в немецком концлагере, как раз за свой политический национализм. Германия — в отличие от ее действий в Словакии — не хотела создавать украинское государство. Бандера вышел на свободу лишь после войны и в тот период пробовал как-то поддерживать национально-освободительное движение. На рубеже 50-х и 60-х гг. его убили в Мюнхене по приказу советских властей.
Инициатором «волынской резни» выступил совсем другой человек; это был Роман Шухевич, его последний псевдоним — Чупрынка. Он считал, что единственный способ включить кресы в состав Украины — это избавиться от поляков и добиться того, чтобы буквально ни один из них не остался на этих землях. Поляки должны были либо покинуть эту территорию, либо погибнуть. Сложилось так, что моя жена родом с Волыни. На свет она появилась в населенном пункте Мизоч. Ее отец был сельским учителем. Семья Баси прошла через ад. Многие из ее родственников расстались с жизнью. Остальные бежали из своих домов в чём были. Нашлось тогда несколько украинцев, которые им помогли. Однако решительное большинство боялось. Помощь полякам означала смерть не только для того, кто ее оказывал, но и для всей его семьи. К полякам на Волыни относились так же, как немцы — к евреям.
— Но почему до этого дошло в июле 1943 г., когда судьбы войны были уже по существу предрешены и шансы на реализацию украинских устремлений рухнули?
— На мой взгляд, именно поэтому. Украинцы потеряли всякую надежду на то, что им удастся достигнуть задуманных политических целей. Как представляется, это была ненависть, вызванная отчаянием и безграничным разочарованием: шанс на создание собственного государства оказался загубленным. Однако последствия оказались противоположными запланированным. Думаю, эти люди не осознавали, что действуют на пользу как гитлеровским властям, так и будущей советской власти. Я, однако же, не в состоянии объяснить массового характера тогдашних убийств, той мрачной силы, которую никто не сумел в тот момент укротить.
— А возможно, ее спровоцировали как раз немцы или Советы, которые были заинтересованы во взаимном стравливании поляков и украинцев?
— Появились тексты, которые пытаются свалить часть ответственности на русских, якобы манипулировавших ситуацией в своих интересах. Эта концепция не находит подтверждения в документах. Совершили это преступление украинцы. И не умники, которые читали Макиавелли, а зачастую неграмотные, носившие в себе тот потенциал безграничного зла. Зло оказалось высвобожденным и в течение исторически весьма краткого времени наложило такой отпечаток, с которым должны справиться следующие поколения украинцев. Пострадавшие и жертвы не нуждаются в подведении итогов. Нуждается в этом само общество Украины. Если преступление не будет названо, оценено, осуждено и подытожено, то оно будет отягощать историю народа и совесть будущих поколений.
— Начало преступлению положил Шухевич, а совершали его простые люди. Неужели ни у кого из интеллигенции, из духовных вождей не было шансов сдержать его?
— Наивно полагать, что, когда вспыхивают подобные стихийные движения, какая-то фигура в состоянии своим словом овладеть ситуацией. Мне представлялся случай вступать в контакт с двумя иерархами греко-католической Церкви: косвенно — с митрополитом Львовским Андреем Шептицким и непосредственно — с его братом, архимандритом Климентием. В семье Шептицких, словно в капле воды, отражались все проблемы, которые наблюдались на кресах и которые связывали и разделяли два общества: поляков и русинов. Не надо забывать, что это был один из богатейших родов Европы. К нему принадлежали и эти два духовных иерарха, которые получили образование в Вене. Они могли сделать блестящую политическую или военную карьеру, но выбрали духовный путь. Приняли решение на религиозных основаниях внести вклад в построение украинского народа. И занимались этим с самых основ, опираясь на Евангелие, на заповеди Господни.
Их третий брат, Станислав, был генералом и стоял во главе формирований, сражавшихся за польский Львов. Встречались они все у самого старшего из братьев — Леона. Вели яростные диспуты на тему тогдашней ситуации и источников напряжения. Нельзя поставить им в вину, будто они не понимали польских настроений. Есть в Польше люди, которые осуждают их за то, что они не сделали достаточно много для предотвращения резни на Волыни. Они сделали много. Сделали столько, сколько могли. Особенно старался сдерживать акты массовых преступлений архиепископ Андрей. Наполовину парализованный, на инвалидной коляске, он получал обстоятельную информацию и знал, что творится за стенами архиепископского дворца. Он был одним из немногих иерархов, у кого хватало мужества противодействовать. Писал письма с выражением протеста, адресованные немецким властям, Гиммлеру. Отправил также письмо Папе Римскому Пию XII, где подробно описал, что уже в 1942 г. — стало быть, до волынской резни — в этом маленьком краю на протяжении трех дней перебили 200 тысяч человек, главным образом евреев.
— Помню высказывания моих старших собратьев, которые родом из тех мест. Меня удивляло, откуда в них столько ненависти к украинцам. Понял я их лишь в тот момент, когда изучил историю этих земель и узнал, чт? пережили тогда поляки.
— Очень многие из людей, которые помнят те времена, готовы простить. Они, однако, хотят, чтобы украинская сторона четко признала, что это преступление произошло, и осудила тогдашнее варварство. Временами мы сталкиваемся с аргументацией типа: «Вы нехорошо поступали с нами, а мы — с вами». Надо ясно сказать: это не были равнозначные действия. Да, это правда, что поляки несут ответственность за возведение стены отчуждения и непонимания между обоими обществами. Однако массовых преступлений не было. Не было до войны убийств невинных людей. Польская сторона признаёт свое постыдное наследие. И осуждает месть. Нельзя говорить, что мы — великий народ, раз у нас были Мицкевич, Словацкий или Норвид, но мы — великий народ, раз у нас есть мужество признать, что мы поступали плохо. Например, в межвоенный период польские власти терпимо относились к сжиганию украинских церквей. Да, украинцы подвергались во Второй Речи Посполитой дискриминации. Однако есть принципиальная разница между тем, затрудняют ли кому-нибудь продвижение по социальной лестнице или же чудовищным образом уничтожают целые семьи и деревни. На Волыни положение дошло до абсолютного озверения. Люди, которые это пережили, ждут простой констатации: «Так было. И это никогда не повторится. Мы знаем, что такое совершили наши предки». Правда очищает. Она может быть трудной и неудобной, но никогда не бывает вредной.
— Коль скоро украинцам необходимо взглянуть в глаза правде о волынском преступлении, то как должны действовать мы, поляки, чтобы закрыть эту главу?
— К счастью, мы многое сделали и продолжаем делать. Я имею в виду то, что мы первыми признали независимость Украины. И в массовых масштабах стихийно поддержали в 2004 г. демократизацию Украины. Уже очередное молодое поколение поляков высказалось в пользу Украины. То было время, когда любые проблемы, о которых мы вели разговоры, отошли на задний план. Тогдашний бурный подъем поддержки привел к определению наших отношений, в том числе и на государственном уровне. Польша много лет остается главным адвокатом украинского вопроса во взаимоотношениях с Евросоюзом и со всем миром. И вот что существенно: так поступал Александр Квасневский, так поступал Лех Качинский и так поступает сейчас Бронислав Коморовский. Независимо от того, какой политический лагерь находится у власти, отношение Польши к Украине остается неизменным. Это весьма положительно воздействует на отношение украинцев к Польше и полякам. Мы еще многое должны сделать. Нам необходимо, например, избавиться от чувства превосходства, которое — хотя и без всяких на то оснований — всё еще наблюдается у части нашего общества.
— Какой вы видите роль Церквей в процессе примирения?
— На протяжении нескольких последних десятилетий, со времен немецко-французского или польско-немецкого сближения, понятие примирения — в контексте коллективной вины, а также ответственности и прощения — вошло не только в лексикон этики, но и в словарь политики и политиков. Необходимо заметить, что источник всех этих слов лежит в Библии. Летом 2005 г. дело дошло до официального акта примирения между украинцами и поляками, а конкретно — между римско-католической Церковью и украинской греко-католической Церковью. Кардинал Любомир Гузар на площади Пилсудского обратился с письмом к председателю Конференции епископата Польши архиепископу Юзефу Михалику и услышал ожидаемый ответ. Этот диалог состоялся на глазах у огромной толпы верующих. С того момента минуло, однако, восемь лет, а последствий этого торжественного акта пока не видно.
— Почему так произошло?
— Потому что одних лишь писем не хватит — пусть даже написанных самыми выдающимися богословами. Такой процесс требует общественной подготовки. Люди должны не только услышать подобные послания, но и принять их в качестве своего собственного образа мыслей. Должны отождествить себя с их содержанием. С этой точки зрения обеим Церквям предстоит еще преодолеть длинную дорогу. Есть смысл знать, что это проблема греко-католической Церкви, верующие которой живут главным образом в Западной Украине. Иначе это выглядит в Восточной Украине. Там украинцы осуждают указанные преступления, так как это не их опыт. Вовсе не их деды и отцы участвовали в них.
— Следовательно, требуются инициативы снизу?
— Это хорошо, что встречаются президенты и министры, что они выступают с важными и красивыми речами и воздвигают памятники. Но что из этого, коль скоро случается, что через несколько дней памятники подвергаются осквернению? Это доказательство того, что слова рассеиваются в воздухе, а человеческие сердца и умы еще не открылись для примирения. Я знаю, что в связи с 70-й годовщиной волынского преступления в различных католических кругах Украины предпринимаются попытки заново обдумать тогдашние события — понять, что произошло, и противодействовать такому в будущем. Положительную роль играет здесь Львовский украинский католический университет, который, на мой взгляд, представляет собой одно из самых значительных и независимых украинских учебных заведений.
Ошибаются, однако, те, кто думает, будто достаточно убедить высшие политические власти и церковных иерархов, чтобы достигнуть примирения. Здесь не хватит одноразового акта раскаяния и просьбы о прощении, а необходимо чувство ответственности за то, что произошло. На Украине такая позиция наталкивается на сопротивление, так как для признания в неблаговидных делах необходимы внутренняя сила и решимость в поисках согласия. Моральная сила человека проявляется в том, что он готов признать свои ошибки и свою ответственность. У народов, которые пока лишь формируют свое самосознание, как правило, существуют комплексы, существует ощущение неуверенности в своей судьбе, существуют трудности с признанием ошибок, так как, по их мнению, это их ослабляет. Многие украинцы считают, что поляки, добиваясь признания и осуждения волынского преступления, демонстрируют высокомерно-барственную позицию, пытаясь принудить их к таким жестам, к которым они не готовы.
Представляя свою книгу во Львове, я услышал от одного ветерана борьбы с коммунизмом в советские времена и узника лагерей, что никто не имеет права сказать дурного слова об украинце, «ибо каждый украинец — это Божье создание». Согласно его точке зрения, всякий украинец самим фактом своего рождения воплощает добро, а плохими бывают другие. После такого утверждения кое-кто из присутствовавших в зале почувствовал смущение. Однако эти слова произнесло лицо, обладающее авторитетом у соотечественников, — человек, которого преследовали коммунисты, который просидел много лет в тюрьмах и пользуется заслуженным уважением.
— Но мы, поляки, тоже порой испытываем трудности, когда надо признаваться в бесславных эпизодах нашей истории.
— Это правда. В Польше мы тоже наталкиваемся на такое сопротивление. Но мы продвинулись по этому пути значительно дальше. Для украинцев опыт с независимостью очень свеж. Кроме того Украина разделена не только в вопросе о подходе к волынской резне, но и в своем отношении к десяти векам собственного прошлого. Западную и Восточную Украину многое связывает, но столь же многое разделяет. Если мы добавим к этому Буковину и Закарпатье, то окажется, что иногда они больше связаны с непосредственными соседями, чем с Украиной по другую сторону Днепра. Добавим сюда племена гуцулов, бойков и лемков, которые не всегда и не до конца отождествляли себя с украинцами. В Польше отличия, ставшие последствиями ее разделов, стерлись после Второй Мировой войны и сегодня практически незаметны. На Украине расчленение на ту часть, которая до Первой Мировой войны относилась к царской России, и ту, что принадлежала Австро-Венгрии, остается несравненно более глубоким.
— Что еще мы можем сделать, чтобы польско-украинское примирение стало фактом?
— Польше и полякам чрезвычайно важно проявлять сердечность, понимание и оказывать помощь Украине и украинцам. В июне 2001 г. Иоанн Павел II, кроме уже упомянутого Климентия Шептицкого, беатифицировал греко-католического священника Омеляна Ковча, который погиб в концлагере Майданек. Ранее он оказывал помощь полякам и евреям, когда во время войны тех преследовали украинцы. У него хватало мужества помогать полякам, хотя в межвоенный период польские власти подвергали его дискриминации. Под воздействием разнообразных обращений из Италии и Германии немецкие оккупационные власти были готовы выпустить Ковча из лагеря, если он сделает заявление, что не станет помогать лицам, которых преследуют по расовым и национальным причинам. Священник Омелян Ковч отказался. И написал тогда в письме, что люди в лагере больше нуждаются в нем, чем те, кто на свободе. Он погиб за несколько недель до освобождения Майданека. Имело бы смысл создать в украинской глубинке, в бывшем приходе Ковча, Дом польско-украинского соседства его имени. Он должен стать не еще одним Домом польской культуры, а центром, откуда будет исходить искренность, доброжелательность и помощь. В тех краях Украины преобладает большая бедность. У пожилых людей нет страховки, нет доступа к самым простым лекарствам вроде таблеток от головной боли или средств против гриппа. Мне бы хотелось, чтобы они могли получить такие медикаменты бесплатно. Это бы осязаемым образом показало, что процесс примирения означает не только громкие декларации, но и конкретную помощь соседей. Весть о такой инициативе разошлась бы по всей Восточной Галиции. Я стараюсь создать такой дом и верю, что еще успею принять участие в его открытии.
— Вы оптимистически смотрите на будущее польско-украинского примирения?
— Вне всякого сомнения. Считаю, что польско-украинские отношения уже теперь хороши, а будут всё лучше и лучше. Разумеется, это требует активных повседневных действий. Дом польско-украинского соседства мог бы, помимо оказания помощи, напоминать о нашей общей истории. Было бы хорошо, если бы жители Львова гордились тем, что в этом городе существовали крупные школы — философская и математическая, — об уровне которых свидетельствуют фамилии Стефана Банаха, Гуго Штейнгауза, Станислава Улама и многих других. Что в нем имелось прославленное кафе «Шотландское», где рождались большие научные идеи, что университет им. Яна Казимира благотворно воздействовал не только на Галицию, но и на всю Польшу и Европу. Он был одним из крупных центров культуры в этой части «провинциальной Европы» — если воспользоваться словами Милоша. Сегодня мы в Польше способны вспоминать о знаменитых вроцлавянах, которые были вовсе не поляками, а немцами. Мы горды тем, что они жили и творили во Вроцлаве. Мало кто из нынешних жителей Львова знает, что многие из поляков, которые учились в университете им. Яна Казимира, позднее эмигрировали на Запад и внесли большой вклад в мировую культуру — в американскую, британскую, французскую науку. Они были учеными в области физики, химии, математики. Формировали в указанных странах основы правовых наук. Некоторые стали лауреатами Нобелевской премии. В контексте волынского преступления стоит напомнить, что выпускником Львовского университета был и Рафаэль Лемкин, выдающийся юрист, создатель понятия «геноцид». Другим примером служит хотя бы дед сегодняшнего министра финансов Якуб Ротфельд-Ростовский, нейрохирург, более известный в мире, чем в Польше. В сегодняшнем Львове, наверно, никто о нем не слышал. Точно так же, как и о выдающемся британском юристе — целой институции в сфере международного права, чье имя присваивают научным учреждениям. Я имею в виду Герша Лаутерпахта; среди историков это Людвик Немировский, известный как сэр Льюис Намьер. Имеет смысл совместно вспоминать нашу историю. Украинцы во Львове иногда затирают следы польского присутствия на Украине — как это делали в Польше в 50-е — 60-е годы, уничтожая то, что было связано с памятью о немцах. Однако я верю, что это пройдет. Зреет новая открытость в отношениях между нашими народами.
— Вы больше подчеркиваете реальные контакты, чем декларации.
— Когда-то кардинал Мариан Яворский из Львова написал мне, что из одного тамошнего собора — несмотря на договоренность, что этот храм будет принадлежать римско-католической Церкви, — ночью вынесли алтарь и под покровом темноты установили на это место иконостас. Я позвонил одному из знакомых мне украинских иерархов. Тот обещал постараться сделать всё, что сумеет, но счел, что я переоцениваю его возможности: «Они меня не слушают. Слушают националистических лидеров, которые есть в городских властях». Его ответ свидетельствовал одновременно о доброй воле и беспомощности. Епископ не обладает исполнительной властью, а члены городского совета обладают. Важны, следовательно, хорошие взаимоотношения на самом нижнем уровне.
Я бы хотел, чтобы Дом польско-украинского соседства возник в том приходе, где трудился до войны Омелян Ковч. Это была совсем не метрополия, а всего лишь маленькое местечко. Речь идет о том, чтобы контакты выстраивались в деревне, в сельском приходе, между обычными, простыми людьми.
______________________________
Адам Даниэль Ротфельд — род. в 1938 в Перемышлянах на Подолье. Профессор гуманитарных наук. В 2001-2004 был заместителем министра, а затем (2005) министром иностранных дел. С 2008 сопредседатель Польско-российской группы по трудным вопросам. В 2009-2010 член группы экспертов, которая подготовила стратегическую концепцию НАТО-2020. С 2011 работает в Варшавском университете.
Интервью опубликовано в доминиканском ежемесячном журнале «В дродзе» («В пути») по случаю 70-й годовщины Волынской резни.
antonif